РУССКАЯ ОСЕНЬ 

За картошкой к бабушке 
ходили мы. 
Вышли, а на улице теплынь... 
День, роняя лист осенний, 
обнажая линии растений, 
чистый и высокий, 
встал перед людьми. 
Всякий раз 
я вижу эти травы, 
ели эти 
и стволы берез. 
Почему смотреть не устаешь 
миг, 
и час, 
и жизнь 
одно и то же?... 
О! Какие тайны исцеленья 
в себе скрывают русские поляны, 
что, прикоснувшись к ним однажды, 
ты примешь меч за них, 
и примешь смерть, 
и вновь восстанешь, 
чтоб запечатлеть 
тропинки эти, и леса, 
и наше небо. 

ИСТОК 

Когда неверие ко мне приходит, 
стихи мои 
мне кажутся плохими, 
тускнеет зоркость глаза моего,- 
тогда с колен 
я сбрасываю доску, 
что заменяет письменный мне стол, 
и собирать поэзию иду 
вдоль улиц громких. 

Я не касаюсь проходящих, 
что ходят в обтекаемых пальто 
походкой чванной,- 
лица у них надменны, 
разрезы рта на лезвие похожи 
и в глазах бесчувственность лежит. 
Не интересней ли 
с метельщицей заговорить?... 

В доме бабушки моей
печка русская медведицей,
с ярко-красной душой -
помогает людям жить:
хлебы печь,
да щи варить,
да за печкой
и на печке
сказки милые таить.

УРАЛ 

Лежало озеро с отбитыми краями... 
Вокруг него березы трепетали, 
и ели, как железные, стояли, 
и хмель сучки переплетал. 
Шел человек по берегу - из леса, 
в больших болотных сапогах, 
в дубленом буром кожухе, 
и за плечами, на спине, 
как лоскут осени- 
лиса 
висит на кожаном ремне... 

Я друга из окошка увидала, 
простоволосая, 
с крыльца к нему сбежала, 
он целовал мне шею, 
плечи, 
руки, 
и мне казалося, что клен могучий 
касается меня листами. 
Мы долго на крыльце стояли. 
Колебля хвойными крылами, 
лежал Урал на лапах золотых. 
Электростанции, 
как гнезда хрусталей, 
сияли гранями в долинах. 
И птицами избы 
на склонах сидят 
и желтыми окнами 
в воду глядят. 

УТРЕННИЙ ЭТЮД 

Каждое утро 
к земле приближается солнце 
и, привстав на цыпочки, 
кладет лобастую обветренную 
голову на горизонт 
и смотрит на нас - 
или печально, 
или восхищенно, 
или торжественно. 
И от его близости земля обретает слово. 
И всякая тварь начинает слагать в звуки 
восхищение души своей. 
А неумеющие звучать 
дымятся синими туманами. 
А солнечные лучи 
начинаются с солнца 
и на лугах оканчиваются травой. 
Но счастливейшие из лучей, 
коснувшись озер, 
принимают образ болотных лягушек, 
животных нежных и хрупких 
и до того безобразных видом своим, 
что вызывают в мыслях живущих 
ломкое благоговение. 
А лягушки и не догадываются, 
что они родня солнцу, 
и только глубоко веруют зорям, 
зорям утренним и вечерним. 
А еще бродят между трав, и осок, 
и болотных лягушек 
человеческие мальчишки. 
И, как всякая поросль людская, 
отличны они от зверей и птиц 
воображением сердца. 
И оттого-то и возникает в пространстве 
между живущим и говорящим 
и безначальная боль, 
и бесконечное восхищение жизнью. 

РИСУНОК 

Лежали пашни под снегами... 
Казалось: детская рука 
нарисовала избы углем 
на гребне белого холма, 
полоску узкую зари 
от клюквы соком провела, 
снега мерцаньем оживила 
и тени синькой положила. 

ИЗ ДЕТСТВА 

Я полоскала небо в речке 
и на новой лыковой веревке 
развесила небо сушиться. 
А потом мы овечьи шубы 
с отцовской спины надели 
и сели 
в телегу 
и с плугом 
поехали в поле сеять. 
Один ноги свесил с телеги 
и взбалтывал воздух, как сливки, 
а глаза другого глазели 
в тележьи щели, 
а колеса на оси, 
как петушьи очи, вертелись. 
Ну, а я посреди телеги, 
как в деревянной сказке сидела.

***
Утром рабочие ходят по улицам, 
а ленивые телом 
спят в четырех стенах. 
и, конечно, 
великолепие зорь 
достается рабочим. 

Лопата я 
и тем горда, 
и мной хозяин горд. 
Я полпланеты на зубок 
в труде перебрала. 

Меня венцами не прельстишь- 
венцы у королей, 
а я копаю у корней, 
что кормят всяких королей... 

А я копала в старину, 
копаю и сейчас. 
И буду почву рассекать, 
куда народ свергает знать, 
когда наступит на мозоль 
неповоротливый король. 

Лопата я 
и тем горда, 
и мной хозяин горд. 
Я полпланеты на зубок 
в труде перебрала. 
О! Знаю я и что и как, 
на чем лежит земля. 
Но лучше всех 
идти домой 
с хозяином вдвоем: 
я на плече его лежу. 

РАЗДУМЬЕ 

На столе открытый лист бумаги, 
чистый, как нетронутая совесть. 
Что-то запишу я 
в памяти моей?... 
Почему-то первыми на ум 
идут печали, 
но проходят и уходят беды, 
а в конечном счете остается 
солнце, утверждающее жизнь. 

А в улице лежала тишина, 
такая тишина, 
что звук слетающих снежинок 
был слышен гаммой, 
как будто неумелою рукою 
проигрывает малое дитя: 
слетают до и ля 
и звездочками покрывают землю. 

Напротив домики 
в снегурочных снегах стояли, 
и опадающие листья 
казалися 
как полушубки в заячьих мехах. 
И ягоды краснеющей рябины 
одел в чепцы холстиновые 
иней. 

В середине улицы 
косматая собака 
валялась на снегу 
уставив в небо нос. 

Я цепь к ведру веревкой привязала 
и стала медленно 
спускать валек. 

И надо всем стояла тишина. 
 

***
Лежат намятыми плодами 
снега февральские у ног. 
Колоть дрова 
привыкла я: 
топор блестящий занесешь 
над гулким белым чурбаком, 
На пень поставленным ребром. 
Удар!- 
И звук как от струны. 
Звенит топор о чурбаки, 
и, как литые чугуны, 
звенят поенья, и мороз, 
и мой топор, 
и взмах, 
и вздох. 

Лежат намятыми плодами 
снега февральские у ног, 
и утро с синими следами 
по небу облаком плывет. 

И густо снег летел из туч...
И вдруг зари багровый луч
поверхность мглистую задел -
сугроб в тиши зарозовел,
старинным серебром отяжелели
на бурых бревнах
шапки крыш,
и небеса, как васильки, 
вдруг синим цветом зацвели,
и мощные стволы
вздымались из снегов,
пронзая прутьями сучков
оплыв сияющих сосулек.
И восхищенный взор мой ликовал,
и удивлений дивный трепет
чуть-чуть покалывал виски,-
и плакать можжно,
и писать стихи.

Вон крестики сорочьих лап,
как вышивки девичьи на холстах...

И предо мной предстал народ,
рожденный в ярости метелей
и от младенческих мгновений
и до белеющих седин
живущий чуткой красотою.

Храните родину мою!
Ее берез не забывайте,
ее снегов не покидайте.

***
Из года в год 
хожу я по земле. 
И за зимой зима 
проходит под ногами. 
И день за днем гляжу на снег 
и наглядеться не могу снегами... 
Вот и сейчас 
на черностволье лиц 
снег синий молнией возник. 

О, сердце у людей, живущих здесь, 
должно она любезным быть 
от этих зим. 
Прозрачным быть оно должно 
и совесть белую, как снег, 
нести в себе. 

Шел белый снег 
на белые поляны. 
И молнии мерцали на ветвях... 

***
Берестяные поля -
белые березы.
Мглисто в серых небесах.
На березовых сучках
птички красные сидят.

Встретила я
куст сирени в саду.
Он упруго
и густо
рос из земли,
и, как голых детей,
поднимал он цветы
в честь здоровья людей,
в честь дождей 
и любви.

Я завершила мысль, 
вместив ее в три слова. 
Слова, как лепестки 
ощипанных ромашек, 
трепещут на столе. 
Довольная 
                  я вытерла перо 
и голову от строк приподняла. 
В подвал упали из окна 
концы лучей 
от утреннего солнца...

Не бросай на пол 
хлебные крошки, 
не топчи ногами, 
пищу людскую,- 
уважай ломоть 
всякого хлеба,- 
хлебом жив человек. 
И не надо нам, людям, к хлебу 
относиться презрительно, чванно: 
ни к простому, ни к просяному, 
ни к пшеничному, ни к ржаному.

***
А я недавно молоко пила - 
козье - 
под сочно-рыжей липой 
в осенний полдень. 
Огромный синий воздух 
гудел под ударами солнца, 
а под ногами шуршала трава, 
а между землею 
и небом - я, 
и кружка моя молока, 
да еще березовый стол - 
стоит для моих стихов.